Зима близко
Как одиноко сидеть в этой огромной квартире, на кухне заваленной посудой, памперсами, едой для четырех семей. За стенкой в комнате, бывшей детской, спят его жена и две дочки, старший сын обосновался на раскладушке в коридоре. Когда-то была своя квартира, вид из окон которой открывался на золотую Иудейскую пустыню и Иерусалимские горы с силуэтами башен. Когда Юра Блувштейн вспоминал жизнь до того, что случилось девять лет назад, по каналам морщин от усталых глаз медленно и тяжело катились слезы. Если это случалось на работе за сборкой миллионной микросхемы для детектора дыма (спасибо тестю, пристроил), на него начинали коситься и многозначительно перемигиваться за спиной. Работавшие бок о бок с ним украинцы не пытались утешить Юру, наверное, они презирали этого неудачника из страны лузеров, словно рыба бьющегося об лед судьбы доставшейся его народу.
читать дальшеЕвреи снова ушли в изгнание. Для осмысления этой фразы, Блувштейн вспоминал, помешивая остывший чай… Израиль даже не смог объявить о своём поражении, некому было объявлять. Премьер-министр лежал с простреленной головой затоптанный озверевшей толпой. Политики бежали кто куда, интернет забился в конвульсиях и затих. Весь мир будто бы ополчился на еврейское государство и стер его с лица земли, как пятно с белоснежной эмали стола. Одни, как это сделал Бавель, напали, а другие, причитали примерно неделю, потом молчали… Когда семью Йеремьягу (такое себе Юрка взял имя в Израиле) грузили на баржи перед отправкой в турецкие концлагеря, Америка и Европа только и делали, что упрекали сионистов в недальновидности и агрессивных провокациях. Война началась 25 июня, а закончилась 16 июля. Три недели понадобилось амбициозному Бавелю, стране, возникшей лет за десять до того из Ирака, Ирана, Афганистана и Пакистана и проглотившей своих сателлитов Сирию, Ливан, Иорданию, на то, чтобы превратить маленький Израиль в тлеющие головешки. По нашим дорогам ехали арабские танки, а по обочинам этих дорог гнали людей к морю, для отправки на Кипр и в Турцию. На концентрационные лагеря скинулись, как говорится, всем миром… представители ООН аплодировали стоя, восхваляя гуманизм и терпимость завоевателей. Бойня, устроенная арабами и персами на оккупированной территории бывшего еврейского государства завершилась только 17 июля к вечеру, когда американский авианосец бросил якорь в Хайфе. Американские «друзья» упросили аятолл не устраивать окончательное решение еврейского вопроса, а вместо этого вернуть сионистов туда, откуда они сто лет назад явились. Решение напрашивалось само собой: спасенные обладатели американских паспортов, благодарили Б-га и президента, Германия, уже не испытывавшая сильного чувства вины за Холокост, согласилась принять часть ашкеназов. Северная Африка принимать сефардских евреев решительно отказалась, но тут спасательный круг бросили Испания с Португалией (Штаты пообещали списать часть долгов). Русскоговорящих переправляли в СНГ. Условием возвращения являлось обязательство жить в городе, из которого в свое время более двадцати лет назад уехал ты или твои ближайшие родственники, а так же необходимость отмечаться каждую неделю в местных комитетах абсорбции.
Юра покидал страну в одной из последних партий. Грязная оливковая форма, трехнедельная рыже-седая щетина, кровоточащие, загнивающие ноги. Для того чтобы еще больше унизить побежденных, бавельцы гнали их по этапу босых и с непокрытыми головами. Генералов и рядовых в одной колонне, змеей тянувшейся к порту Газы. Отсутствие обуви показалось цивилизованным американским представителям недостаточным отличительным знаком, выцветшую надпись ЦаГаЛ над сердцем заклеили желто-оранжевым штрих кодом. Нет худа без добра, эта акция помогла переписать уцелевших, и после, примерно через месяц, жена Тали трясущимися руками приняла такое же желтое уведомление о том, что Йеремьягу отправлен в лагерь военнопленных в северной Турции. Это было в переполненном вагоне поезда на Черновцы.
Под палящим июльским солнцем, словно миражи на пепелищах расцветали перед глазами небоскребы Тель-Авива, набережные туристической Нетании, волны ласкающие древние камни Кейсарии… Родной Маале Адумим разлегшийся на горах, зеленый, наполненный детским смехом городок в десяти минутах езды от Иерусалима. И сам Иерусалим, куда Юра каждый день ездил работать в свой офис, золотой, из-за того, что все дома облицованы искристым камнем, цвета топленого молока… Враги рушили дома просто ради забавы, не озаботившись проверить, остался ли в них кто живой. Вагоны иерусалимского трамвая перевернутыми вверх брюхом китами валялись возле нагромождений обгоревших рекламных щитов, мебели, кровавого месива обсиженного мухами… Музеи страны были разграблены, за ювелирные магазины арабы устраивали перестрелки друг с другом. Кажется смешным, но маленький Израиль смог обеспечить трофеями, практически каждого из многомиллионной армии завоевателей. Особенно досталось синагогам, из-за того, что огромное количество трупов разлагалось на улицах и грозило эпидемиями, бавельцы постановили, сгонять выживших на принудительные работы. Синагоги забивались полуразложившимися телами, обливались бензином и… Те кому посчастливилось быть в отплывающих по Средиземному морю баржах видели над их бывшей страной столб черного дыма, кошмарный крематорий Ближнего Востока. Маале Адумим держался относительно долго, неделю. В городе практически уже не осталось уцелевших зданий, танковые и пехотные колонны персов обходили его стороной, бригады, сформированные из арабов территорий и восточного Иерусалима, волна за волной накатывались на обороняющихся женщин, подростков, стариков. Когда начался голод, и стало ясно, что армия не придет, директор одной из школ и несколько подростков, выбрались к ставшему неподалеку лагерем легиону пакистанских бавельцев. Они умоляли военных войти в город и не отдавать его на поругание арабам. Примерно тогда над Тель-Авивом взвился гриб атомного взрыва. Стекло и бетон символа израильской экономической мощи в мгновение ока потекли оплавленными слезами. Разрушенный черный город-призрак с воронкой на месте трех небоскребов Азриэли, вот он, каков теперь Холм Весны. Жена и дочка Юркиного лучшего друга, Сашки Лифшица, были там, дай Б-г чтобы они куда-нибудь уехали, до того как бомба положила конец всем надеждами израильтян. Сам же Сашка, был в этот момент в аэропорту Мюнхена, ох, уж эти вечные бизнес поездки. Он катался среди чемоданов, плакал, рвал свои рыжие волосы и умолял дородных немцев из охраны выпустить его домой. Как будто с ним у нас был бы шанс…
Юрка отворил форточку и закурил «Приму». В коридоре кто-то прошаркал в туалет, оказавшийся уже занятым. Теща безмолвной тенью выплыла из проема и так же безмолвно удалилась. Хорошо, что они в свое время не приехали в Израиль, миллион советских евреев сглупили, бросились очертя голову на историческую родину, а они нет, как будто чувствовали… Да не чувствовали они ничего, и Израиль был для них местом куда хорошо приезжать, но не осесть. А мы теперь пытаемся свалить вину на кого угодно, как будто с ними у нас был бы шанс. Квартира осталась, приняли. Блувштейны, семья Йеремьягу, из тех, кто остался в живых, вернулись в Запорожье. Снимают какой-то угол, отец надрывается в свои шестьдесят пять на монтаже подвесных потолков, как когда-то в лихие девяностые, он привык к трудностям, но и ему забравшемуся на стремянку, часто не хватает воздуха… морского воздуха родной солнечной Нетании. Он пытается организовывать какие-то гешефты с бывшими израильтянами, но что-то не сильно получается. С мужем своей сестры Юра столкнулся в лагере военнопленных. Оборванные и грязные они смотрели друг на друга со странной смесью стыда и надежды. Обнялись, заплакали. Женя заберет ее и их маленького сынишку в родной Крым, украинцы уже дали разрешение на основании метрик. Главное - это семья. Главное это семья… Все! Хватит. Завтра с утра на работу, собирать детекторы дыма.
Дым. Дым в Дни Гнева окутал всё вокруг. Батальон резервистов, в котором Йеремьягу был фельдшером, отступал из северного Негева. Все понимали, что война проиграна… сложно не понять, когда Аль-Джазира транслирует кадры подъема аятолл на храмовую гору к мечети Эль-Акса по несуразным титаническим ступеням, построенным из танков «меркава» на месте бывшей Стены Плача. По странной случайности одна из ракет завоевателей разрушила Золотой купол Омара практически до основания, но свято место пусто не бывает, уже громоздят там гигантскую статую Новохудоджана. После того, как Тель-Авив перестал существовать, бавельцы на протяжении всего шоссе номер один провели помпезный парад, указавший всему миру кто здесь теперь хозяин. На каждом фонарном столбе, гроздями висели бедуины, друзы, арабы Восточного Иерусалима, имевшие неосторожность жить и работать с евреями. И мир промолчал, потом вздохнул с облегчением, потом позволил себе слегка улыбнуться. В кровавом угаре перестрелок, перевязок, перепалок Юра пытался не думать. Не думать о жене с тремя детьми в осажденном Маале Адумим, о родителях и родственниках, о Б-ге, который позволил такому случиться. За какие грехи, Г-споди?! Ведь все было так хорошо. Мы жили, трудились, любили свою страну. У нас было почти все, всего было так много, что мы раскидывали его нищим соседям, ненавидящим нас за это. Израиль был отличной, красивой, передовой страной, в которой интересно жить. Израиля нет. Как жить… интересно?
Я муж, видевший бедствие от бича гнева Его. Он повел меня и ввел во тьму, а не во свет… Черновцы красивый город. Черновчане по праву гордятся им. Но для Юры он оставался чужим. Он шел пешком на ненавистную работу и его буквально раздражало все вокруг: напыщенная архитектура, не имеющая никакого отношения к глинобитным хатам из которых пришли украинцы сейчас населяющие город; люди раздетые по пояс слоняющиеся с бутылками пива на фоне хваленых театров; а самое главное, Блувштейна раздражало, то, что он сам, подволакивая ногу (ранение девятилетней давности) идет на ненавистную работу в этом городе. Вначале он просто пытался выжить, искал работу, благо русский язык еще не забыл, где что купить, как устроить детей в школу. Жена пошла помощником библиотекаря за мизерную зарплату. Затем Юра решил отгородиться и противостоять. В семье говорим только на иврите. Родственники по коммуналке сначала встревожились, но спустя пару лет развели руками, главное, чтобы вносили свою лепту в холодильник. Там в школе, вы Антон, Алла и Вера, а дома – Натанэль, Галель и Двора. Мы покупаем только у «своих», и да, мы будем соблюдать кашрут, потому что, мы хотя бы знаем из чего это сделано… и потому что так мы ели там… дома в Израиле. В Черновцах изгнанники открыли несколько новых синагог, туда Йеремьягу и Тали с детьми ходили по субботам. Там можно было увидеть родные носато-загорелые лица, там все, как и девять лет назад. Как будто отворяешь дверь и переносишься в уютный зал такой родной синагоги в Маале Адумим. Как будто ничего не произошло. И седой бородатый служка идет по рядам и подходит к тебе, похазань, пожалуйста, ты ведь приехал в Израиль ребенком, у тебя почти нет акцента на иврите. Натанэль уже такой взрослый, слава Всевышнему он понимает, что встречаться надо только с девочкой из приличной семьи, из синагоги. Юра планировал его бар-мицву на Котеле (Стена Плача), с последующей гулянкой в ресторанчике Анны Тихо в центре Иерусалима. Но не получилось. Вместо этого, неокрашенные стены новой синагоги на Кобылянской, пластмассовые стулья и китайская белая рубашка с Калиновского рынка. Все на деньги украинских еврейских олигархов, теперь у них появилось так много объектов для благих щедрот.
Тали очень изменилась за эти девять лет. От молоденькой хохотушки не осталось и следа. Когда Юре, наконец, разрешили позвонить жене из украинского посольства в Турции, он слышал в трубке лишь рыдания разбитой состарившейся вдовы. Тали закалилась, Тали ожесточилась. Её работа в библиотеке, лишь прикрытие от вынюхивающих властей, она в женском еврейском подполье. Жаль, что это не приносит в семью ни копейки. Девченки, Галель и Двора, прекрасно щебечут на украинском. Они отличницы, и постоянно затевают в школе какие-то интеллектуально развлекательные прожекты. Может быть, поэтому на нашем доме красуются тщательно вырисованные свастики, не проходит и дня, чтобы им не крикнули «жидовки». Они уже привыкли. Светловолосая голубоглазая Галель Блувштейн даже объясняет папе с умным видом, мол, слово «жид» для украинского языка абсолютно естественно, оно означает еврей, так пишут в газетах. Юра газет не читает, за девять лет он так и не научился хорошо понимать украинский… Такой предлог он находит для себя. Тесть устроил его на предприятие по сборке всякой домашней сигнализации. Надо много работать, чтобы кормить семью, это там вы могли в офисах с кондиционерами сидеть, а здесь пахать надо. Здесь мы должны быть в десять раз лучше местных, в школе знать не на пять, а на десять. Юра пытается вдавить голову в плечи: «Я помню, Миша, я родился в этой стране…»
Натанэль. Натанэлю уже семнадцать. Он молодой и симпатичный парень, карате, стрельба, драматический кружок – полный комплект, елед тов йерушалаим (хороший иерусалимский мальчик). Девчонки на улице заглядываются, когда он мускулистый тащит рядом с мамой огромные тюки с базара. Как хорошо, что он влюбился в Мирочку, дочку габая из нашей синагоги. Такая славная девчушка, как Тали в юности, в той далекой юности апельсиновых рощ округа Шарон. У неё не хватает нескольких пальцев на руке, но это мелочь по сравнению с тем, что могло бы от неё остаться, не выйди она живой из бойни возле Хар-Мегидо. Её отец, Эфраим, сумел вывезти семью в самый последний момент. Вы не задумывались, почему в синагоге больше нет никого из Галилеи?..
Мы уезжали из разоренной страны. Из СССР, а потом из СНГ. Мы ехали, потому что «надо ехать». Мы ехали потому что, наконец-то «можно ехать». Мы ехали, потому что оставаться, как нам казалось, невозможно. Мы жили в Израиле чуть больше двадцати лет. И для русскоговорящих евреев он смог стать домом, коим не стала Российская Империя за многие поколения для наших предков. Израиль был нам Родиной, хоть мы и не родились в нем, как миллионы наших сородичей израильтян. Кстати, вас наверное интересует, куда же переселили, сабров (урожденных израильтян), тех, кто выжил в мясорубке и не смог доказать принадлежность до третьего колена ни к одной из «цивилизованных» стран, приютивших евреев в новом изгнании. Название Уганда вам что-нибудь говорит? Они там, вот такие глупые аборигены в шортах, не знающие кто такая Алла Пугачева. Спустя девять лет, Уганда - самая процветающая страна Африки. А семья Блувштейн наслаждается прелестями «маленького Парижа», Черновиц. Искуплен грех твой, дочь Цийона, не будет Он больше изгонять тебя.
Юра пришел с работы в начале седьмого. Подъезд встретил его запахами общественного туалета, лестница поволокла наверх в родное гнездо. Дверь пришлось поставить стальную, был случай… Пройдя по коридору в кухню, Юра застал там всю большую семью. Тесть хлопотал, организовывая банкет из соленых огурцов с водкой. Талин брат и его жена с младенцем на руках бегали туда-сюда в попытках поменять памперс. Второй брат о чем-то громко спорил с пятнадцатилетней Дворочкой. Юркина Тали сидела, обхватив руками Натанэля, а Галель с улыбкой похлопывала Миру по плечу. «Этого еще не хватало! Они слишком молоды, чтобы жениться.» - мелькнула мысль в голове Блувштейна. Не свадьба ждала семейство. Натанэль и Мира уезжают. По программе на Синай. Полуостров после войны практически обезлюдел и сейчас Фонд Давида Машиаха скупает там землю. Молодые евреи из Америки, Германии, Уганды, Украины (Россия своих не выпускает, занята сейчас массовым переселением бывших израильтян на Дальний Восток) подписываются на этот проект и уезжают строить плацдарм для отвоевания Земли Израиля. «Мы вернемся домой» - тихо говорит Натанэль отцу, «даже если на подготовку понадобится сорок лет». «Сорок лет я здесь не выдержу» - улыбается Йеремьягу и смотрит в глаза жене. В глазах Тали он видит гордость, и что-то еще, что-то похожее он видел в юности по телевидению. Так смотрели матери шахидов во время второй интифады. «Там же пустыня…» - Юра уже обращается к Мире.
Там наша Земля.
Обрати нас, Г-споди, к тебе, и мы обратимся, обнови дни наши как встарь.
читать дальшеЕвреи снова ушли в изгнание. Для осмысления этой фразы, Блувштейн вспоминал, помешивая остывший чай… Израиль даже не смог объявить о своём поражении, некому было объявлять. Премьер-министр лежал с простреленной головой затоптанный озверевшей толпой. Политики бежали кто куда, интернет забился в конвульсиях и затих. Весь мир будто бы ополчился на еврейское государство и стер его с лица земли, как пятно с белоснежной эмали стола. Одни, как это сделал Бавель, напали, а другие, причитали примерно неделю, потом молчали… Когда семью Йеремьягу (такое себе Юрка взял имя в Израиле) грузили на баржи перед отправкой в турецкие концлагеря, Америка и Европа только и делали, что упрекали сионистов в недальновидности и агрессивных провокациях. Война началась 25 июня, а закончилась 16 июля. Три недели понадобилось амбициозному Бавелю, стране, возникшей лет за десять до того из Ирака, Ирана, Афганистана и Пакистана и проглотившей своих сателлитов Сирию, Ливан, Иорданию, на то, чтобы превратить маленький Израиль в тлеющие головешки. По нашим дорогам ехали арабские танки, а по обочинам этих дорог гнали людей к морю, для отправки на Кипр и в Турцию. На концентрационные лагеря скинулись, как говорится, всем миром… представители ООН аплодировали стоя, восхваляя гуманизм и терпимость завоевателей. Бойня, устроенная арабами и персами на оккупированной территории бывшего еврейского государства завершилась только 17 июля к вечеру, когда американский авианосец бросил якорь в Хайфе. Американские «друзья» упросили аятолл не устраивать окончательное решение еврейского вопроса, а вместо этого вернуть сионистов туда, откуда они сто лет назад явились. Решение напрашивалось само собой: спасенные обладатели американских паспортов, благодарили Б-га и президента, Германия, уже не испытывавшая сильного чувства вины за Холокост, согласилась принять часть ашкеназов. Северная Африка принимать сефардских евреев решительно отказалась, но тут спасательный круг бросили Испания с Португалией (Штаты пообещали списать часть долгов). Русскоговорящих переправляли в СНГ. Условием возвращения являлось обязательство жить в городе, из которого в свое время более двадцати лет назад уехал ты или твои ближайшие родственники, а так же необходимость отмечаться каждую неделю в местных комитетах абсорбции.
Юра покидал страну в одной из последних партий. Грязная оливковая форма, трехнедельная рыже-седая щетина, кровоточащие, загнивающие ноги. Для того чтобы еще больше унизить побежденных, бавельцы гнали их по этапу босых и с непокрытыми головами. Генералов и рядовых в одной колонне, змеей тянувшейся к порту Газы. Отсутствие обуви показалось цивилизованным американским представителям недостаточным отличительным знаком, выцветшую надпись ЦаГаЛ над сердцем заклеили желто-оранжевым штрих кодом. Нет худа без добра, эта акция помогла переписать уцелевших, и после, примерно через месяц, жена Тали трясущимися руками приняла такое же желтое уведомление о том, что Йеремьягу отправлен в лагерь военнопленных в северной Турции. Это было в переполненном вагоне поезда на Черновцы.
Под палящим июльским солнцем, словно миражи на пепелищах расцветали перед глазами небоскребы Тель-Авива, набережные туристической Нетании, волны ласкающие древние камни Кейсарии… Родной Маале Адумим разлегшийся на горах, зеленый, наполненный детским смехом городок в десяти минутах езды от Иерусалима. И сам Иерусалим, куда Юра каждый день ездил работать в свой офис, золотой, из-за того, что все дома облицованы искристым камнем, цвета топленого молока… Враги рушили дома просто ради забавы, не озаботившись проверить, остался ли в них кто живой. Вагоны иерусалимского трамвая перевернутыми вверх брюхом китами валялись возле нагромождений обгоревших рекламных щитов, мебели, кровавого месива обсиженного мухами… Музеи страны были разграблены, за ювелирные магазины арабы устраивали перестрелки друг с другом. Кажется смешным, но маленький Израиль смог обеспечить трофеями, практически каждого из многомиллионной армии завоевателей. Особенно досталось синагогам, из-за того, что огромное количество трупов разлагалось на улицах и грозило эпидемиями, бавельцы постановили, сгонять выживших на принудительные работы. Синагоги забивались полуразложившимися телами, обливались бензином и… Те кому посчастливилось быть в отплывающих по Средиземному морю баржах видели над их бывшей страной столб черного дыма, кошмарный крематорий Ближнего Востока. Маале Адумим держался относительно долго, неделю. В городе практически уже не осталось уцелевших зданий, танковые и пехотные колонны персов обходили его стороной, бригады, сформированные из арабов территорий и восточного Иерусалима, волна за волной накатывались на обороняющихся женщин, подростков, стариков. Когда начался голод, и стало ясно, что армия не придет, директор одной из школ и несколько подростков, выбрались к ставшему неподалеку лагерем легиону пакистанских бавельцев. Они умоляли военных войти в город и не отдавать его на поругание арабам. Примерно тогда над Тель-Авивом взвился гриб атомного взрыва. Стекло и бетон символа израильской экономической мощи в мгновение ока потекли оплавленными слезами. Разрушенный черный город-призрак с воронкой на месте трех небоскребов Азриэли, вот он, каков теперь Холм Весны. Жена и дочка Юркиного лучшего друга, Сашки Лифшица, были там, дай Б-г чтобы они куда-нибудь уехали, до того как бомба положила конец всем надеждами израильтян. Сам же Сашка, был в этот момент в аэропорту Мюнхена, ох, уж эти вечные бизнес поездки. Он катался среди чемоданов, плакал, рвал свои рыжие волосы и умолял дородных немцев из охраны выпустить его домой. Как будто с ним у нас был бы шанс…
Юрка отворил форточку и закурил «Приму». В коридоре кто-то прошаркал в туалет, оказавшийся уже занятым. Теща безмолвной тенью выплыла из проема и так же безмолвно удалилась. Хорошо, что они в свое время не приехали в Израиль, миллион советских евреев сглупили, бросились очертя голову на историческую родину, а они нет, как будто чувствовали… Да не чувствовали они ничего, и Израиль был для них местом куда хорошо приезжать, но не осесть. А мы теперь пытаемся свалить вину на кого угодно, как будто с ними у нас был бы шанс. Квартира осталась, приняли. Блувштейны, семья Йеремьягу, из тех, кто остался в живых, вернулись в Запорожье. Снимают какой-то угол, отец надрывается в свои шестьдесят пять на монтаже подвесных потолков, как когда-то в лихие девяностые, он привык к трудностям, но и ему забравшемуся на стремянку, часто не хватает воздуха… морского воздуха родной солнечной Нетании. Он пытается организовывать какие-то гешефты с бывшими израильтянами, но что-то не сильно получается. С мужем своей сестры Юра столкнулся в лагере военнопленных. Оборванные и грязные они смотрели друг на друга со странной смесью стыда и надежды. Обнялись, заплакали. Женя заберет ее и их маленького сынишку в родной Крым, украинцы уже дали разрешение на основании метрик. Главное - это семья. Главное это семья… Все! Хватит. Завтра с утра на работу, собирать детекторы дыма.
Дым. Дым в Дни Гнева окутал всё вокруг. Батальон резервистов, в котором Йеремьягу был фельдшером, отступал из северного Негева. Все понимали, что война проиграна… сложно не понять, когда Аль-Джазира транслирует кадры подъема аятолл на храмовую гору к мечети Эль-Акса по несуразным титаническим ступеням, построенным из танков «меркава» на месте бывшей Стены Плача. По странной случайности одна из ракет завоевателей разрушила Золотой купол Омара практически до основания, но свято место пусто не бывает, уже громоздят там гигантскую статую Новохудоджана. После того, как Тель-Авив перестал существовать, бавельцы на протяжении всего шоссе номер один провели помпезный парад, указавший всему миру кто здесь теперь хозяин. На каждом фонарном столбе, гроздями висели бедуины, друзы, арабы Восточного Иерусалима, имевшие неосторожность жить и работать с евреями. И мир промолчал, потом вздохнул с облегчением, потом позволил себе слегка улыбнуться. В кровавом угаре перестрелок, перевязок, перепалок Юра пытался не думать. Не думать о жене с тремя детьми в осажденном Маале Адумим, о родителях и родственниках, о Б-ге, который позволил такому случиться. За какие грехи, Г-споди?! Ведь все было так хорошо. Мы жили, трудились, любили свою страну. У нас было почти все, всего было так много, что мы раскидывали его нищим соседям, ненавидящим нас за это. Израиль был отличной, красивой, передовой страной, в которой интересно жить. Израиля нет. Как жить… интересно?
Я муж, видевший бедствие от бича гнева Его. Он повел меня и ввел во тьму, а не во свет… Черновцы красивый город. Черновчане по праву гордятся им. Но для Юры он оставался чужим. Он шел пешком на ненавистную работу и его буквально раздражало все вокруг: напыщенная архитектура, не имеющая никакого отношения к глинобитным хатам из которых пришли украинцы сейчас населяющие город; люди раздетые по пояс слоняющиеся с бутылками пива на фоне хваленых театров; а самое главное, Блувштейна раздражало, то, что он сам, подволакивая ногу (ранение девятилетней давности) идет на ненавистную работу в этом городе. Вначале он просто пытался выжить, искал работу, благо русский язык еще не забыл, где что купить, как устроить детей в школу. Жена пошла помощником библиотекаря за мизерную зарплату. Затем Юра решил отгородиться и противостоять. В семье говорим только на иврите. Родственники по коммуналке сначала встревожились, но спустя пару лет развели руками, главное, чтобы вносили свою лепту в холодильник. Там в школе, вы Антон, Алла и Вера, а дома – Натанэль, Галель и Двора. Мы покупаем только у «своих», и да, мы будем соблюдать кашрут, потому что, мы хотя бы знаем из чего это сделано… и потому что так мы ели там… дома в Израиле. В Черновцах изгнанники открыли несколько новых синагог, туда Йеремьягу и Тали с детьми ходили по субботам. Там можно было увидеть родные носато-загорелые лица, там все, как и девять лет назад. Как будто отворяешь дверь и переносишься в уютный зал такой родной синагоги в Маале Адумим. Как будто ничего не произошло. И седой бородатый служка идет по рядам и подходит к тебе, похазань, пожалуйста, ты ведь приехал в Израиль ребенком, у тебя почти нет акцента на иврите. Натанэль уже такой взрослый, слава Всевышнему он понимает, что встречаться надо только с девочкой из приличной семьи, из синагоги. Юра планировал его бар-мицву на Котеле (Стена Плача), с последующей гулянкой в ресторанчике Анны Тихо в центре Иерусалима. Но не получилось. Вместо этого, неокрашенные стены новой синагоги на Кобылянской, пластмассовые стулья и китайская белая рубашка с Калиновского рынка. Все на деньги украинских еврейских олигархов, теперь у них появилось так много объектов для благих щедрот.
Тали очень изменилась за эти девять лет. От молоденькой хохотушки не осталось и следа. Когда Юре, наконец, разрешили позвонить жене из украинского посольства в Турции, он слышал в трубке лишь рыдания разбитой состарившейся вдовы. Тали закалилась, Тали ожесточилась. Её работа в библиотеке, лишь прикрытие от вынюхивающих властей, она в женском еврейском подполье. Жаль, что это не приносит в семью ни копейки. Девченки, Галель и Двора, прекрасно щебечут на украинском. Они отличницы, и постоянно затевают в школе какие-то интеллектуально развлекательные прожекты. Может быть, поэтому на нашем доме красуются тщательно вырисованные свастики, не проходит и дня, чтобы им не крикнули «жидовки». Они уже привыкли. Светловолосая голубоглазая Галель Блувштейн даже объясняет папе с умным видом, мол, слово «жид» для украинского языка абсолютно естественно, оно означает еврей, так пишут в газетах. Юра газет не читает, за девять лет он так и не научился хорошо понимать украинский… Такой предлог он находит для себя. Тесть устроил его на предприятие по сборке всякой домашней сигнализации. Надо много работать, чтобы кормить семью, это там вы могли в офисах с кондиционерами сидеть, а здесь пахать надо. Здесь мы должны быть в десять раз лучше местных, в школе знать не на пять, а на десять. Юра пытается вдавить голову в плечи: «Я помню, Миша, я родился в этой стране…»
Натанэль. Натанэлю уже семнадцать. Он молодой и симпатичный парень, карате, стрельба, драматический кружок – полный комплект, елед тов йерушалаим (хороший иерусалимский мальчик). Девчонки на улице заглядываются, когда он мускулистый тащит рядом с мамой огромные тюки с базара. Как хорошо, что он влюбился в Мирочку, дочку габая из нашей синагоги. Такая славная девчушка, как Тали в юности, в той далекой юности апельсиновых рощ округа Шарон. У неё не хватает нескольких пальцев на руке, но это мелочь по сравнению с тем, что могло бы от неё остаться, не выйди она живой из бойни возле Хар-Мегидо. Её отец, Эфраим, сумел вывезти семью в самый последний момент. Вы не задумывались, почему в синагоге больше нет никого из Галилеи?..
Мы уезжали из разоренной страны. Из СССР, а потом из СНГ. Мы ехали, потому что «надо ехать». Мы ехали потому что, наконец-то «можно ехать». Мы ехали, потому что оставаться, как нам казалось, невозможно. Мы жили в Израиле чуть больше двадцати лет. И для русскоговорящих евреев он смог стать домом, коим не стала Российская Империя за многие поколения для наших предков. Израиль был нам Родиной, хоть мы и не родились в нем, как миллионы наших сородичей израильтян. Кстати, вас наверное интересует, куда же переселили, сабров (урожденных израильтян), тех, кто выжил в мясорубке и не смог доказать принадлежность до третьего колена ни к одной из «цивилизованных» стран, приютивших евреев в новом изгнании. Название Уганда вам что-нибудь говорит? Они там, вот такие глупые аборигены в шортах, не знающие кто такая Алла Пугачева. Спустя девять лет, Уганда - самая процветающая страна Африки. А семья Блувштейн наслаждается прелестями «маленького Парижа», Черновиц. Искуплен грех твой, дочь Цийона, не будет Он больше изгонять тебя.
Юра пришел с работы в начале седьмого. Подъезд встретил его запахами общественного туалета, лестница поволокла наверх в родное гнездо. Дверь пришлось поставить стальную, был случай… Пройдя по коридору в кухню, Юра застал там всю большую семью. Тесть хлопотал, организовывая банкет из соленых огурцов с водкой. Талин брат и его жена с младенцем на руках бегали туда-сюда в попытках поменять памперс. Второй брат о чем-то громко спорил с пятнадцатилетней Дворочкой. Юркина Тали сидела, обхватив руками Натанэля, а Галель с улыбкой похлопывала Миру по плечу. «Этого еще не хватало! Они слишком молоды, чтобы жениться.» - мелькнула мысль в голове Блувштейна. Не свадьба ждала семейство. Натанэль и Мира уезжают. По программе на Синай. Полуостров после войны практически обезлюдел и сейчас Фонд Давида Машиаха скупает там землю. Молодые евреи из Америки, Германии, Уганды, Украины (Россия своих не выпускает, занята сейчас массовым переселением бывших израильтян на Дальний Восток) подписываются на этот проект и уезжают строить плацдарм для отвоевания Земли Израиля. «Мы вернемся домой» - тихо говорит Натанэль отцу, «даже если на подготовку понадобится сорок лет». «Сорок лет я здесь не выдержу» - улыбается Йеремьягу и смотрит в глаза жене. В глазах Тали он видит гордость, и что-то еще, что-то похожее он видел в юности по телевидению. Так смотрели матери шахидов во время второй интифады. «Там же пустыня…» - Юра уже обращается к Мире.
Там наша Земля.
Обрати нас, Г-споди, к тебе, и мы обратимся, обнови дни наши как встарь.